Презумпция любви - Страница 39

— Я жду, — сказала она.

— Добрый день, Любовь Георгиевна. Что-то серьезное? — спросил Бромчик, войдя в кабинет.

— Садитесь, Павел Григорьевич. Да, серьезное. Вы помните дело Малышева, на котором были обвинителем?

— Не забыл еще, Любовь Георгиевна. Дело простое, но… странное. Подсудимый, вполне симпатичный парень, отлупил троих здоровых мужиков — бизнесмена и двух его телохранителей, — и, наверное, у него были на то причины. Как вы посоветовали, я попросил запредельную меру наказания и, честно сказать, вздохнул с облегчением, когда судья ограничилась тремя годами. Она бы оправдала его, если бы парень сказал о причине нападения на хозяина фирмы. Но он молчал. Я полагаю, дело касалось женщины. Только в этом случае настоящие мужики молчат до упора. Этот парень оказался настоящим мужиком.

— Что же раньше не сказали мне об этом?

— Вы не спрашивали, Любовь Георгиевна. И честно говоря, мне показалось, что вам нужно было посадить этого пацана.

И этот про то же! Не может быть столько совпадений!

— Я просто хотела, чтобы и в этом, частном, деле мы обеспечили главенство закона над эмоциями.

— Я полностью это обеспечил. Но извините, Любовь Георгиевна, потом позвонил начальнику колонии, попросил, чтобы Малышеву были созданы нормальные условия. Виноват…

Вот и Бромчик, мужик жесткий, если не сказать — жестокий, завел ту же арию! Выходит, они все добрые, а она — злодейка?! Чертовщина какая-то! Чем он их купил, этот Малышев? Хотя… если отлупил троих здоровяков, защищая честь Светки, то… Как не уважать такого парня? Но этого просто не может быть! Они все купились на его мастерство, на то, что запросто отлупил тех мужиков!

Но ведь не дурак. Просто так не мог этого сделать…

— Павел Григорьевич, у нас возникли проблемы. Они касаются нас с вами и носят конфиденциальный характер. Вы готовы к подобному разговору?

— Да. Я с вами, Любовь Георгиевна.

Сказал — как отрезал. Мужчины в силовых структурах обожают работать под началом женщин, ибо точно знают — их не предадут, не подставят.

— Некий говнюк, бывший оперативник, а ныне хозяин частной охранной фирмы «Перст» Шестипалов угрожает нам, считает, что процесс над Малышевым был сфабрикован.

— Понял, Любовь Георгиевна.

— Возьмите группу прикрытия. Если найдете у него незаконное оружие или наркотики — никто не удивится. Знаете, как нужно действовать против тех, кто угрожает нам?

— Нет проблем, Любовь Георгиевна. Я пошел?

— Да. И еще, Павел Григорьевич. Я освобожу этого парня. Мы все были не правы. Думали о бизнесе в России и забыли нашего, российского, человека, который важнее бизнеса.

Даже президент не мог запросто освободить человека из мест заключения, но если Воронина сказала об этом, значит, так и будет.

— Я бы расцеловал вас, Любовь Георгиевна… — с улыбкой сказал Бромчик.

Воронина и сама усмехнулась. Первый раз слышала такое от подчиненного. Надо же, осмелился брякнуть! Но приятно, черт побери, приятно было слышать это. Значит, права она.

Когда Бромчик ушел, Воронина снова задумалась. Если все это правда… Она должна немедленно заняться возвращением сына Малышева в Москву. Он набил морду не только бизнесмену, но и его телохранителям — Игорь сделал бы то же самое.

Да и отец его, пьяница, как думалось поначалу, не такой уж плохой человек. Умный, ироничный, симпатичный… А что пьет… Жена ушла к нефтепромышленнику, это же страшный удар. Он гасил свою боль в вине, такую боль, что пострашнее ее собственной. Игорь погиб как герой, его похоронили с почестями, а жена Малышева просто предала его. Подло и гнусно предала. Вспомнились слова дочери о Малышевых, она не просто любила младшего, сына, но и уважала отца, очень уважала. Значит… он хороший, честный человек. Да, сорвался, потерял должность, угробил карьеру, но не потерял человеческий облик, не стал мстить женщинам за предательство жены, посвятил себя сыну (потому так уверен был в его будущем) и девушке сына (потому Светка так уважает его). Сорвался, это понятно, даже очень понятно — он ведь мужчина, самолюбив, такое пережить можно, если рядом есть любящая женщина. А рядом с ним никого, кроме сына и ее дочери, не было. Но они-то, влюбленная парочка, сами собой любовались, а он помогал им… Когда помогать нужно было ему самому.

А она? Всем ярлыки навесила… Ну и что получила в ответ? Дочь, которая не хочет с ней разговаривать? А зачем?

Воронина взяла телефон, набрала номер.

— Але, Василий Иванович?

— Да, — ответил ей жесткий бас. — Слушаю вас.

— Из Генпрокуратуры вас беспокоят. Воронина.

— Любовь Георгиевна… — Бас стал значительно мягче, того и гляди в тенор превратится. — Как же, знаем про вас. В среде моих подопечных вы очень уважаемая личность, поверьте, это так. Да и не только моих, я общаюсь с коллегами, то же самое. Воронина — это легенда, поверьте мне.

— Спасибо за лестные отзывы, Василий Иванович. У вас содержится заключенный Малышев Александр.

— Да, мы поддержали его на первых порах, назначили на хорошую работу, но, к сожалению, он сорвался. Находится в карцере.

— Причина?

— Хотел отрубить руку другому заключенному.

— Причина?

— Тот нелестно отозвался о его девушке.

Опять то же самое! Что он, дурак, себе позволяет?! Хотя… какой же дурак, если девушка — ее дочь? И в который уж раз подумала, что Игорь сделал бы то же самое!

— Василий Иванович, у меня к вам просьба — немедленно перевести Малышева в больницу, в его деле много пробелов, есть подозрение, что парень осужден по ошибке. Мы занимаемся проверкой этого дела. Разумеется, Малышеву не следует говорить о моем звонке.